На тренировке неожиданно в памяти всплыли строки:
..
И арфу он взял, и на арфе играл,
И звуками скорби наполнился зал.
И вздохи той песни росли и росли,
И в царство печали меня унесли!
Он пел о растущих над бездной цветах,
О райских, закрытых на веки, вратах,
И был он прекрасен, и был он велик,
В нём Падшего Ангела чудился лик.
...
эти строки из "Праздника забвения"
( Мирра Лохвицкая )
читать дальшеПРАЗДНИК ЗАБВЕНИЯ
(Средневековая поэма)
I.
О, как бесцветна жизнь моя!
С утра – от пряжи ноют руки,
С утра одна томлюся я
От одиночества и скуки.
Ползет лениво день за днем,
Пустые радости так редки:
Случайный гость заглянет в дом,
Иль вечеринка у соседки.
Мой муж со мной не тратит слов,
Ему в застенке дела много.
С толпой заплечных мастеров –
Пытать и жечь «во славу Бога».
Всегда угрюм, всегда брюзглив,
В добро давно утратив веру,
Со мной он холодно-ревнив
И подозрителен не в меру.
Не знаю я, что значит смех.
В окно не смею бросить взора.
Наш дом – страшилище для всех,
Преддверье смерти и позора.
Я слышу стоны, слышу плач,
И криком жертв должна внимать я:
«Проклятие тебе, палач!»
И с палачом делить проклятья.
О, как ничтожны дни мои!
Шей, вышивай, пряди без толку,
Тоску и злобу затаи
Да корчь усердно богомолку.
Не сможешь – ведьмой назовут,
А там, как всем, одна дорога,
Тюрьма допрос, мученья, суд –
И дни костра «во славу Бога».
И нечем жить. А смерть не ждет.
Я изнываю… Солнца, света!..
Мертвящей жизни давит гнет,
И нет исхода, нет ответа!
II.
«Помочь тебе, друг мой, хотела бы я,
Недуг твой давно мне знаком», -
Сказала Инесса, подруга моя,
Ко мне заглянув вечерком.
«О друг мой, тебе я могла бы помочь,
Лишь только скажи, повели,
И будешь со мной в эту долгую ночь
Далеко от скучной земли».
Мы тихо скользнем в заповедную даль,
Незримо, неслышно для всех.
Узнаем восторги, узнаем печаль,
Истому нездешних утех.
Я тайной владею; открыла мне мать
Могущество власти своей.
Я грозы и ливни могу вызывать
И слать их на жатвы полей.
Хочу – и надвинутся тучи, как щит,
На ясную неба лазурь,
И гром загрохочет, и вихрь загудит,
И стоны послышатся бурь.
И воронов черных несметная рать
Завьется в сиянье луны…
Ты хочешь ли ПРАЗДНИК ЗАБВЕНЬЯ узнать,
Увидеть бессмертные сны?
Уйдем же туда, в заповедную даль,
Где с воплями борется смех.
Где будут восторги и будет печаль
Истома нездешних утех!...»
III.
Раздвинулись стены. Пред нами сверкал
Пурпурными тканями убранный зал;
Их тяжкие складки казались красней,
Кровавясь под блеском несметных огней.
Мы поздно явились. Окончился бал.
Но воздух от пляски еще трепетал.
И музыки сладкой и нежной, как сон,
Стихал, замирая, серебряный звон.
Собрание странное видели мы:
С людьми здесь смещались исчадия тьмы,
Инкубы и ларвы, меж ведьм без числа
Вилися бесшумно, как призраки зла.
И наши тут были. Узнали мы их.
Среди опьяневших, безумных, нагих,
И тех, что с давнишних считалися пор
За лучших из жен, дочерей и сестер…
Вампиров мне сердце прожгла красота!
Вампиров, как маки, сияли уста,
Как маки кладбища на мраморе плит,
Алели и рдели меж бледных ланит.
И вспухшие губы, пятная любовь,
В лобзаньях по капле вбиравшие кровь,
Змеились улыбкой, дразнили мечты,
Сулили восторг неземной красоты…
Мы ждали. – И миг несказанный настал,
И кто-то, суровый, пред нами предстал,
В венце и порфире, одетый в виссон,
Зловеще-багровым огнем окружен.
И все мы, объятые чувством одним,
Невольно во прахе склонились пред ним.
Но молча и гордо проследовал он
Туда. Где сиял раззолоченный трон.
И арфу он взял, и на арфе играл,
И звуками скорби наполнился зал.
И вздохи той песни росли и росли,
И в царство печали меня унесли!
Он пел о растущих над бездной цветах,
О райских, закрытых навеки, вратах,
И был он прекрасен, и был он велик,
В нем падшего ангела чудился лик.
И дрогнуло сердце отзывной струной,
Далекое вновь пронеслось предо мной,
Как будто, завесу над прошлым моим
Рассек лучезарным мечом серафим.
И вспомнилось время безгрешных годов
Небесных мечтаний, божественных снов,
Унылую жизнь озаривших едва, -
И детской молитвы святые слова…
И плакали, тесной сомкнувшись стеной,
В отчаянье общем и в муке одной,
Бесплотные духи и дети земли,
Что крест свой нести до конца не могли.
О, сколько страданий воскресло вокруг!
Расширенных взоров, ломаемых рук…
И крик матерей, и рыдания вдов,
Мольбы и проклятья, и скрежет зубов.
«Все то же; их горем не тронут я!» –
Сказала Инесса, подруга моя.
«Оставим стенанья юдоли земной,
Мы здесь собралися для цели иной». –
И гроздья она обвила вкруг чела,
И кубок янтарным вином налила,
Высоко взметнула бокал золотой
И стала, блистая своей наготой.
И все оживилось и ринулось вдруг,
Сцепился, завился ликующий круг, –
И бубны звучали, и слышался смех
Средь царства печали рожденных утех…
IV.
Я не помню – когда и не знаю – зачем,
Я очнулась в юдоли земной.
И весь мир мне казался безлюден и нем,
Мне, вкусившей от жизни иной.
И опять потянулись бесцветные дни
Лицемерных молитв и труда.
Все – как прежде, но чистые грезы одни
Не вернутся ко мне никогда.
И со смехом теперь я предстану на суд,
И на пытке не выдам сестер.
Пусть терзают и жгут, пусть на площадь ведут,
Я спокойно взойду на костер.
И скажу я: «Знаком ли вам, дети земли,
Наслажденья восторг неземной,
Тех, что крест свой нести до конца не могли
И вкусили от жизни иной?
Вы знавали ль мгновенья бессмертные тех,
Кто – меж скукой земли и грехом –
Дерзновенно и радостно выбрали грех
И пред смертью не плачут о нем? –
Но слыву я примерной и доброй женой,
И не говор мне страшен людской;
Я бледна, я больна от печали одной,
Я томлюсь безысходной тоской.
И спешу я во храм, но, смущенная, там,
Как пред дверью с забытым ключом,
Я не смею и взоры поднять к небесам,
И не в силах просить ни о чем.
Я молитву начну и не кончу ее, –
Струны арфы послышатся мне.
И звучит, и вливается в сердце мое
Чей-то голос в немой тишине.
Чей-то голос звучит, чей-то голос поет
О величье тернистых дорог,
Серых дней и забот, чей безропотный гнет
Пред Всевышним, как подвиг, высок.
Он твердит о ничтожестве бренных утех,
О раскаянье, жгущем сердца.
И дрожу я, и вижу, что страшен мой грех,
Что страданью не будет конца.
И холодные плиты под сумраком ниш
Тайных слез окропляет роса.
О мой Боже! Ты благ, Ты велик, Ты простишь
И над бездной блеснут небеса!
Это ностальгия моей юности, когда все казалось романтичным и загадочным... Сегодня не поленилась и нашла страничку... www.mirrelia.ru/texts/
кое-что, крепко засевшее в память, выложила здесь....
В ЧАС ПОЛУДЕННЫЙ
И был искушен Адам в час полуденный,
когда уходят ангелы
поклоняться перед престолом Божиим.
(из Апокалипсиса Моисея)
Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.
Духи злые, нелюдимые, по земле блуждая,
Отвращают очи праведных от преддверья рая.
У окна одна сидела я, голову понуря
С неба тяжким зноем парило. Приближалась буря
В красной дымке солнце плавало огненной луною
Он – нежданный, он – негаданный тихо встал за мною.
Он шепнул мне: «Полдень близится, выйдем на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу
В этот час мы, духи вольные, по земле блуждаем,
Потешаемся над истиной и над светлым раем.
Полосой ложится серою скучная дорога,
Но по ней чудес несказанных покажу я много».
И повел меня неведомый по дороге в поле.
Я пошла за ним, покорная сатанинской воле.
Заклубилась пыль, что облако, на большой дороге.
Тяжело людей окованных бьют о землю ноги.
Без конца змеится-тянется пленных вереница,
Все угрюмые, все зверские, все тупые лица.
Ждут их храма карфагенского мрачные чертоги,
Ждут жрецы неумолимые, лютые как боги.
Пляски жриц, их беснования, сладость их напева
И колосса раскаленного пламенное чрево.
«Хочешь быть, – шепнул неведомый жрицею Ваала,
Славить идола гудением арфы и кимвала,
Возжигать ему курения, смирну с киннамоном,
Услаждаться теплой кровию и предсмертным стоном?»
«Прочь, исчадья, прочь, хулители!» я сказала строго, –
Предаюсь я милосердию всеблагого Бога».
Вмиг исчезло наваждение. Только черной тучей
Закружился вещих воронов легион летучий.
Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу,
В этот час бесовским воинствам власть дана такая,
Что трепещут души праведных у преддверья рая!
МЮРГИТ
1.
Проснувшись рано, встал Жако, шагнул через забор.
Заря окрасила едва вершины дальних гор.
В траве кузнечик стрекотал, жужжал пчелиный рой,
Над миром благовест гудел – и плыл туман сырой.
Идет Жако и песнь поет; звенит его коса;
За ним подкошенных цветов ложится полоса.
И слышит он в густой траве хрустальный голосок:
«Жако, Жако! иль ты меня подкосишь, как цветок?»
Взглянул Жако, – сидит в траве красавица Мюргит,
Одними кудрями ее роскошный стан прикрыт.
Два крупных локона, черней вороньего крыла,
Как рожки вьются надо лбом; как мрамор, грудь бела;
Темней фиалки лепестков лиловые глаза;
Сама рыдает, – а с ресниц не скатится слеза.
Уста – румяные, как кровь; в лице – кровинки нет.
Вокруг руки свилась змея – и блещет, как браслет.
«Кой черт занес тебя сюда?» – смеясь, спросил Жако.
«Везла я в город продавать сыры и молоко.
Взбесился ослик и сбежал, – не знаю, где найти.
Дай мне накинуть что-нибудь, прикрой и приюти».
«Э, полно врать!» – вскричал Жако, – какие там сыры?
Кто едет в город нагишом до утренней поры?
Тут, видно, дело не спроста. Рассмотрят на суду.
Чтоб мне души не погубить, – к префекту я пойду».
«Тебе откроюсь я, Жако», – заплакала она:
« Меня по воздуху носил на шабаш Сатана.
Там в пляске время провели, – потом запел петух.
Меня домой через поля понес лукавый дух.
Вдруг, снизу колокол завыл, – метнулся Сатана.
В траву, как пух, слетела я. Вот вся моя вина.
О, горе мне! То – не заря, то – мой костер горит!
Молчи, Жако! Не погуби красавицу Мюргит!»
2.
Гудят-поют колокола, плывет могучий звон.
Вельможи, чернь – и стар и млад – спешат со всех сторон.
Все лавки заперты; на казнь глазеть пошли купцы.
Бежит молва, разносит весть, несет во все концы.
Несется радостная весть, сплочается народ.
За Маргариту молит клир и певчих хор поет.
Во всех приходах за нее по сотне свеч горит.
«Во славу Бога» ныне жгут красавицу Мюргит.
«Эй, расступись, честной народ!» – Расхлынула волна.
Монахи с пением кадят и между них – она.
Идет. Спадает грубый холст с лилейного плеча;
Дымясь, в руках ее горит пудовая свеча.
Доносчик тут же; вслед за ней, как бык, ревет Жако:
«Прости, прости меня, Мюргит, – и будет мне легко!
Души своей не загубил, – суду про все донес
А что-то сердцу тяжело и жаль тебя до слез».
Лиловым взором повела красавица Мюргит:
«Отстань, дурак!» – ему она сквозь зубы говорит –
Не время плакать и тужить, когда костер готов.
Хоть до него мне не слыхать твоих дурацких слов».
Но все сильней вопит Жако и с воплем говорит:
«Эх, что мне жизнь! Эх, что мне свет, когда в нем нет Мюргит!
Скажу, что ложен мой донос, и вырву из огня.
Я за тебя на смерть пойду – лишь поцелуй меня!»
Блеснула жемчугом зубов красавица Мюргит,
Зарделся маком бледный цвет нетронутых ланит, –
В усмешке гордой, зло скривясь, раздвинулись уста, –
И стала страшною ее земная красота.
«Я душу дьяволу предам и вечному огню,
Но мира жалкого рабом себя не оскверню.
И никогда, и никогда, покуда свет стоит,
Не целовать тебе вовек красавицу Мюргит!»
ТРИОЛЕТ
В моем аккорде три струны,
Но всех больней звучит вторая,
Тоской нездешней стороны.
В моем аккорде три струны.
В них – детства розовые сны,
В них – вздох потерянного рая.
В моем аккорде три струны,
Но всех больней звучит вторая.
УМЕЙ СТРАДАТЬ
Когда в тебе клеймят и женщину, и мать, –
За миг, один лишь миг, украденный у счастья,
Безмолвствуя, храни покой бесстрастья, –
Умей молчать!
И если радостей короткой будет нить,
И твой кумир тебя осудит скоро,
На гнет тоски, и горя, и позора, –
Умей любить.
И если на тебе избрания печать,
Но суждено тебе влачить ярмо рабыни,
Неси свой крест с величием богини, –
Умей страдать!
интересно, почему именно арфа?.....
..
И арфу он взял, и на арфе играл,
И звуками скорби наполнился зал.
И вздохи той песни росли и росли,
И в царство печали меня унесли!
Он пел о растущих над бездной цветах,
О райских, закрытых на веки, вратах,
И был он прекрасен, и был он велик,
В нём Падшего Ангела чудился лик.
...
эти строки из "Праздника забвения"
( Мирра Лохвицкая )
читать дальшеПРАЗДНИК ЗАБВЕНИЯ
(Средневековая поэма)
I.
О, как бесцветна жизнь моя!
С утра – от пряжи ноют руки,
С утра одна томлюся я
От одиночества и скуки.
Ползет лениво день за днем,
Пустые радости так редки:
Случайный гость заглянет в дом,
Иль вечеринка у соседки.
Мой муж со мной не тратит слов,
Ему в застенке дела много.
С толпой заплечных мастеров –
Пытать и жечь «во славу Бога».
Всегда угрюм, всегда брюзглив,
В добро давно утратив веру,
Со мной он холодно-ревнив
И подозрителен не в меру.
Не знаю я, что значит смех.
В окно не смею бросить взора.
Наш дом – страшилище для всех,
Преддверье смерти и позора.
Я слышу стоны, слышу плач,
И криком жертв должна внимать я:
«Проклятие тебе, палач!»
И с палачом делить проклятья.
О, как ничтожны дни мои!
Шей, вышивай, пряди без толку,
Тоску и злобу затаи
Да корчь усердно богомолку.
Не сможешь – ведьмой назовут,
А там, как всем, одна дорога,
Тюрьма допрос, мученья, суд –
И дни костра «во славу Бога».
И нечем жить. А смерть не ждет.
Я изнываю… Солнца, света!..
Мертвящей жизни давит гнет,
И нет исхода, нет ответа!
II.
«Помочь тебе, друг мой, хотела бы я,
Недуг твой давно мне знаком», -
Сказала Инесса, подруга моя,
Ко мне заглянув вечерком.
«О друг мой, тебе я могла бы помочь,
Лишь только скажи, повели,
И будешь со мной в эту долгую ночь
Далеко от скучной земли».
Мы тихо скользнем в заповедную даль,
Незримо, неслышно для всех.
Узнаем восторги, узнаем печаль,
Истому нездешних утех.
Я тайной владею; открыла мне мать
Могущество власти своей.
Я грозы и ливни могу вызывать
И слать их на жатвы полей.
Хочу – и надвинутся тучи, как щит,
На ясную неба лазурь,
И гром загрохочет, и вихрь загудит,
И стоны послышатся бурь.
И воронов черных несметная рать
Завьется в сиянье луны…
Ты хочешь ли ПРАЗДНИК ЗАБВЕНЬЯ узнать,
Увидеть бессмертные сны?
Уйдем же туда, в заповедную даль,
Где с воплями борется смех.
Где будут восторги и будет печаль
Истома нездешних утех!...»
III.
Раздвинулись стены. Пред нами сверкал
Пурпурными тканями убранный зал;
Их тяжкие складки казались красней,
Кровавясь под блеском несметных огней.
Мы поздно явились. Окончился бал.
Но воздух от пляски еще трепетал.
И музыки сладкой и нежной, как сон,
Стихал, замирая, серебряный звон.
Собрание странное видели мы:
С людьми здесь смещались исчадия тьмы,
Инкубы и ларвы, меж ведьм без числа
Вилися бесшумно, как призраки зла.
И наши тут были. Узнали мы их.
Среди опьяневших, безумных, нагих,
И тех, что с давнишних считалися пор
За лучших из жен, дочерей и сестер…
Вампиров мне сердце прожгла красота!
Вампиров, как маки, сияли уста,
Как маки кладбища на мраморе плит,
Алели и рдели меж бледных ланит.
И вспухшие губы, пятная любовь,
В лобзаньях по капле вбиравшие кровь,
Змеились улыбкой, дразнили мечты,
Сулили восторг неземной красоты…
Мы ждали. – И миг несказанный настал,
И кто-то, суровый, пред нами предстал,
В венце и порфире, одетый в виссон,
Зловеще-багровым огнем окружен.
И все мы, объятые чувством одним,
Невольно во прахе склонились пред ним.
Но молча и гордо проследовал он
Туда. Где сиял раззолоченный трон.
И арфу он взял, и на арфе играл,
И звуками скорби наполнился зал.
И вздохи той песни росли и росли,
И в царство печали меня унесли!
Он пел о растущих над бездной цветах,
О райских, закрытых навеки, вратах,
И был он прекрасен, и был он велик,
В нем падшего ангела чудился лик.
И дрогнуло сердце отзывной струной,
Далекое вновь пронеслось предо мной,
Как будто, завесу над прошлым моим
Рассек лучезарным мечом серафим.
И вспомнилось время безгрешных годов
Небесных мечтаний, божественных снов,
Унылую жизнь озаривших едва, -
И детской молитвы святые слова…
И плакали, тесной сомкнувшись стеной,
В отчаянье общем и в муке одной,
Бесплотные духи и дети земли,
Что крест свой нести до конца не могли.
О, сколько страданий воскресло вокруг!
Расширенных взоров, ломаемых рук…
И крик матерей, и рыдания вдов,
Мольбы и проклятья, и скрежет зубов.
«Все то же; их горем не тронут я!» –
Сказала Инесса, подруга моя.
«Оставим стенанья юдоли земной,
Мы здесь собралися для цели иной». –
И гроздья она обвила вкруг чела,
И кубок янтарным вином налила,
Высоко взметнула бокал золотой
И стала, блистая своей наготой.
И все оживилось и ринулось вдруг,
Сцепился, завился ликующий круг, –
И бубны звучали, и слышался смех
Средь царства печали рожденных утех…
IV.
Я не помню – когда и не знаю – зачем,
Я очнулась в юдоли земной.
И весь мир мне казался безлюден и нем,
Мне, вкусившей от жизни иной.
И опять потянулись бесцветные дни
Лицемерных молитв и труда.
Все – как прежде, но чистые грезы одни
Не вернутся ко мне никогда.
И со смехом теперь я предстану на суд,
И на пытке не выдам сестер.
Пусть терзают и жгут, пусть на площадь ведут,
Я спокойно взойду на костер.
И скажу я: «Знаком ли вам, дети земли,
Наслажденья восторг неземной,
Тех, что крест свой нести до конца не могли
И вкусили от жизни иной?
Вы знавали ль мгновенья бессмертные тех,
Кто – меж скукой земли и грехом –
Дерзновенно и радостно выбрали грех
И пред смертью не плачут о нем? –
Но слыву я примерной и доброй женой,
И не говор мне страшен людской;
Я бледна, я больна от печали одной,
Я томлюсь безысходной тоской.
И спешу я во храм, но, смущенная, там,
Как пред дверью с забытым ключом,
Я не смею и взоры поднять к небесам,
И не в силах просить ни о чем.
Я молитву начну и не кончу ее, –
Струны арфы послышатся мне.
И звучит, и вливается в сердце мое
Чей-то голос в немой тишине.
Чей-то голос звучит, чей-то голос поет
О величье тернистых дорог,
Серых дней и забот, чей безропотный гнет
Пред Всевышним, как подвиг, высок.
Он твердит о ничтожестве бренных утех,
О раскаянье, жгущем сердца.
И дрожу я, и вижу, что страшен мой грех,
Что страданью не будет конца.
И холодные плиты под сумраком ниш
Тайных слез окропляет роса.
О мой Боже! Ты благ, Ты велик, Ты простишь
И над бездной блеснут небеса!
Это ностальгия моей юности, когда все казалось романтичным и загадочным... Сегодня не поленилась и нашла страничку... www.mirrelia.ru/texts/
кое-что, крепко засевшее в память, выложила здесь....
В ЧАС ПОЛУДЕННЫЙ
И был искушен Адам в час полуденный,
когда уходят ангелы
поклоняться перед престолом Божиим.
(из Апокалипсиса Моисея)
Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.
Духи злые, нелюдимые, по земле блуждая,
Отвращают очи праведных от преддверья рая.
У окна одна сидела я, голову понуря
С неба тяжким зноем парило. Приближалась буря
В красной дымке солнце плавало огненной луною
Он – нежданный, он – негаданный тихо встал за мною.
Он шепнул мне: «Полдень близится, выйдем на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу
В этот час мы, духи вольные, по земле блуждаем,
Потешаемся над истиной и над светлым раем.
Полосой ложится серою скучная дорога,
Но по ней чудес несказанных покажу я много».
И повел меня неведомый по дороге в поле.
Я пошла за ним, покорная сатанинской воле.
Заклубилась пыль, что облако, на большой дороге.
Тяжело людей окованных бьют о землю ноги.
Без конца змеится-тянется пленных вереница,
Все угрюмые, все зверские, все тупые лица.
Ждут их храма карфагенского мрачные чертоги,
Ждут жрецы неумолимые, лютые как боги.
Пляски жриц, их беснования, сладость их напева
И колосса раскаленного пламенное чрево.
«Хочешь быть, – шепнул неведомый жрицею Ваала,
Славить идола гудением арфы и кимвала,
Возжигать ему курения, смирну с киннамоном,
Услаждаться теплой кровию и предсмертным стоном?»
«Прочь, исчадья, прочь, хулители!» я сказала строго, –
Предаюсь я милосердию всеблагого Бога».
Вмиг исчезло наваждение. Только черной тучей
Закружился вещих воронов легион летучий.
Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу,
В этот час бесовским воинствам власть дана такая,
Что трепещут души праведных у преддверья рая!
МЮРГИТ
1.
Проснувшись рано, встал Жако, шагнул через забор.
Заря окрасила едва вершины дальних гор.
В траве кузнечик стрекотал, жужжал пчелиный рой,
Над миром благовест гудел – и плыл туман сырой.
Идет Жако и песнь поет; звенит его коса;
За ним подкошенных цветов ложится полоса.
И слышит он в густой траве хрустальный голосок:
«Жако, Жако! иль ты меня подкосишь, как цветок?»
Взглянул Жако, – сидит в траве красавица Мюргит,
Одними кудрями ее роскошный стан прикрыт.
Два крупных локона, черней вороньего крыла,
Как рожки вьются надо лбом; как мрамор, грудь бела;
Темней фиалки лепестков лиловые глаза;
Сама рыдает, – а с ресниц не скатится слеза.
Уста – румяные, как кровь; в лице – кровинки нет.
Вокруг руки свилась змея – и блещет, как браслет.
«Кой черт занес тебя сюда?» – смеясь, спросил Жако.
«Везла я в город продавать сыры и молоко.
Взбесился ослик и сбежал, – не знаю, где найти.
Дай мне накинуть что-нибудь, прикрой и приюти».
«Э, полно врать!» – вскричал Жако, – какие там сыры?
Кто едет в город нагишом до утренней поры?
Тут, видно, дело не спроста. Рассмотрят на суду.
Чтоб мне души не погубить, – к префекту я пойду».
«Тебе откроюсь я, Жако», – заплакала она:
« Меня по воздуху носил на шабаш Сатана.
Там в пляске время провели, – потом запел петух.
Меня домой через поля понес лукавый дух.
Вдруг, снизу колокол завыл, – метнулся Сатана.
В траву, как пух, слетела я. Вот вся моя вина.
О, горе мне! То – не заря, то – мой костер горит!
Молчи, Жако! Не погуби красавицу Мюргит!»
2.
Гудят-поют колокола, плывет могучий звон.
Вельможи, чернь – и стар и млад – спешат со всех сторон.
Все лавки заперты; на казнь глазеть пошли купцы.
Бежит молва, разносит весть, несет во все концы.
Несется радостная весть, сплочается народ.
За Маргариту молит клир и певчих хор поет.
Во всех приходах за нее по сотне свеч горит.
«Во славу Бога» ныне жгут красавицу Мюргит.
«Эй, расступись, честной народ!» – Расхлынула волна.
Монахи с пением кадят и между них – она.
Идет. Спадает грубый холст с лилейного плеча;
Дымясь, в руках ее горит пудовая свеча.
Доносчик тут же; вслед за ней, как бык, ревет Жако:
«Прости, прости меня, Мюргит, – и будет мне легко!
Души своей не загубил, – суду про все донес
А что-то сердцу тяжело и жаль тебя до слез».
Лиловым взором повела красавица Мюргит:
«Отстань, дурак!» – ему она сквозь зубы говорит –
Не время плакать и тужить, когда костер готов.
Хоть до него мне не слыхать твоих дурацких слов».
Но все сильней вопит Жако и с воплем говорит:
«Эх, что мне жизнь! Эх, что мне свет, когда в нем нет Мюргит!
Скажу, что ложен мой донос, и вырву из огня.
Я за тебя на смерть пойду – лишь поцелуй меня!»
Блеснула жемчугом зубов красавица Мюргит,
Зарделся маком бледный цвет нетронутых ланит, –
В усмешке гордой, зло скривясь, раздвинулись уста, –
И стала страшною ее земная красота.
«Я душу дьяволу предам и вечному огню,
Но мира жалкого рабом себя не оскверню.
И никогда, и никогда, покуда свет стоит,
Не целовать тебе вовек красавицу Мюргит!»
ТРИОЛЕТ
В моем аккорде три струны,
Но всех больней звучит вторая,
Тоской нездешней стороны.
В моем аккорде три струны.
В них – детства розовые сны,
В них – вздох потерянного рая.
В моем аккорде три струны,
Но всех больней звучит вторая.
УМЕЙ СТРАДАТЬ
Когда в тебе клеймят и женщину, и мать, –
За миг, один лишь миг, украденный у счастья,
Безмолвствуя, храни покой бесстрастья, –
Умей молчать!
И если радостей короткой будет нить,
И твой кумир тебя осудит скоро,
На гнет тоски, и горя, и позора, –
Умей любить.
И если на тебе избрания печать,
Но суждено тебе влачить ярмо рабыни,
Неси свой крест с величием богини, –
Умей страдать!
интересно, почему именно арфа?.....